не так часто выпадает концерт, который полностью меняет твои представления о том, как правильно слушать музыку, которая стабильно появляется в твоем плейлисте вот уже лет 7. и когда такой момент настает, не так важно, что ты пришел в зал к началу второй песни (эти ребята могут позволить себе выступать без разогрева), что ты никогда не видел этот зал полным настолько (эти ребята могут позволить себе выступать в Берлине в месте под названием «Новый мир Хаксли», а не в какой-нибудь «Сцене», «Филармонии» и пр.), что из сетлиста ты слышал ранее всего песен 5, а сам концерт идет в поддержку нового альбома, о котором ты узнал три часа назад. все это не имеет никакого значения, если зрители не позволяют себе захлопать, пока не отзвучит эхо последней ноты, и лишь переминаются с ноги на ногу, когда солист пытается растормошить их, это было бы лишь немногим легче, чем плясать под общим наркозом, все это неважно, когда звук отстроен так, что по сравнению с этим даже студийная запись звучит как жалкая двухмерная проекция чего-то на порядок более многомерного, когда музыка разносится кристально чисто, а голос, глубокий, сильный, низкий, обволакивает тебя, затягивает в свои сети, неумолимо, словно ты всего лишь змея перед дудочкой факира, а сам факир, этот потрясающий македонский парень, позволяющий себе выступать без подпевки, говорит «что с вами, Берлин» по-немецки, «воскресенье, да?», и ты можешь раскрыть рот только чтобы потрясенно выдохнуть, тихо-тихо, не смея помешать этому почти мистическому ритуалу, да что там выдохнуть, боишься слишком громко отпить из своего стакана во внезапно наступившей тишине перед очередным проигрышем, чтобы стоящие рядом не ткнули тебя в бок за неподобающее поведение. эти скупые жесты, непроницаемое лицо, невыносимая статуарность — все это, когда ты смотрел видеозаписи с прошлых концертов, заставляло что-то внутри тебя корчиться от вопиющего несоответствия, потому что ему категорически не идет даже черт возьми двигаться или голос повышать, а не то что публику зажигать, но только вживую ты способен понять, что каждый его шаг, каждый короткий взмах рукой нестерпимо органичен, и ты впервые видишь живое воплощение образа сэра Шурфа Лонли-Локли из Ехо, и благодарен ему изо всех сил за эту скупость во всем, потому что знаешь, что за черной каменной статуей с немыслимой прической — чем не тюрбан, спрашивается — скрывается нечто пугающее своей силой, и если он позволит вырваться этой силе, силе Безумного Рыбника, выдержать ее будет уже некому. лучше уж получать ее дозированно, позволять ей загипнотизировать тебя, забыть моргать, забыть дышать, существовать только внутри нее и для нее.